Связанная с сознанием в целом,
речь человека включается в определённые взаимоотношения со всеми психическими
процессами; но основным и определяющим для речи является её отношение к
мышлению.
Поскольку речь является формой
существования мысли, между речью и мышлением существует единство. Но это
единство, а не тожество. Равно неправомерны как установление тожества между
речью и мышлением, так и представление о речи как только внешней форме мысли.
Поведенческая психология
попыталась установить между ними тожество, по существу сведя мышление к речи.
Для бихевиориста мысль есть не что иное, как «деятельность речевого аппарата»
(Дж. Уотсон). К. С. Лешли в своих опытах попытался обнаружить посредством
специальной аппаратуры движения гортани, производящие речевые реакции. Эти
речевые реакции совершаются по методу проб и ошибок, они не интеллектуальные
операции.
Такое сведение мышления к речи
обозначает упразднение не только мышления, но и речи, потому что, сохраняя в
речи лишь реакции, оно упраздняет их значение. В действительности речь есть
постольку речь, поскольку она имеет осознанное значение. Слова, как наглядные
образы, звуковые или зрительные, сами по себе ещё не составляют речи. Тем более
не составляют речи сами по себе реакции, которые посредством проб и ошибок
приводили бы к их продуцированию. Движения, продуцирующие звуки, не являются
самостоятельным процессом, который в качестве побочного продукта даёт речь.
Подбор самых движений, продуцирующих звуки или знаки письменной речи, весь
процесс речи определяется и регулируется смысловыми отношениями между
значениями слов. Мы иногда ищем и не находим слова или выражения для уже
имеющейся и ещё словесно не оформленной мысли; мы часто чувствуем, что
сказанное нами не выражает того, что мы думаем; мы отбрасываем подвернувшееся
нам слово, как неадекватное нашей мысли: идейное содержание нашей мысли
регулирует её словесное выражение. Поэтому речь не есть совокупность реакций,
совершающихся по методу проб и ошибок или условных рефлексов; она —
интеллектуальная операция. Нельзя свести мышление к речи и установить между
ними тожество, потому что речь существует как речь лишь благодаря своему
отношению к мышлению.
Но нельзя и отрывать мышление и
речь друг от друга. Речь — не просто внешняя одежда мысли, которую она сбрасывает
или одевает, не изменяя этим своего существа. Речь, слово служит не только для
того, чтобы выразить, вынести во вне, передать другому уже готовую без речи
мысль. В речи мы формулируем мысль, но, формулируя её, мы сплошь и рядом её
формируем. Речь здесь нечто большее, чем внешнее орудие мысли; она включается в
сам процесс мышления как форма, связанная с его содержанием. Формируя свою
речевую форму, мышление само формируется. Мышление и речь, не отожествляясь,
включаются в единство одного процесса. Мышление в речи не только выражается, но
по большей части оно в речи и совершается.
В тех случаях, когда мышление
совершается в основном не в форме речи в специфическом смысле слова, а в форме
образов, эти образы по существу выполняют в мышлении функцию речи, поскольку их
чувственное содержание функционирует в мышлении в качестве носителя его
смыслового содержания. Постольку можно сказать, что мышление вообще невозможно
без речи: его смысловое содержание всегда имеет чувственного носителя, более
или менее переработанного и преображённого его семантическим содержанием. Это
не значит, однако, что мысль всегда сразу появляется в уже готовой речевой
форме, доступной для других. Мысль зарождается обычно в виде тенденций, сначала
имеющих лишь несколько намечающихся опорных точек, ещё не вполне оформившихся.
От этой мысли, которая ещё больше тенденция и процесс, чем законченное
оформившееся образование, переход к мысли, оформленной в слове, совершается в
результате часто очень сложной и иногда трудной работы. В процессе этой работы
над речевым оформлением мысли работа над речевой формой и над мыслью, которая в
ней оформляется, взаимно переходят друг в друга.
В самой мысли в момент её
зарождения в сознании индивида часто переживание её смысла для данного индивида
преобладает над оформленным знанием её объективного значения. Сформулировать
свою мысль, т. е. выразить её через обобщённые безличные значения языка, по
существу означает как бы перевести её в новый план объективного знания и,
соотнеся свою индивидуальную личную мысль с фиксированными в языке формами
общественной мысли, прийти к осознанию её объективированного значения.
Как форма и содержание, речь и мышление
связаны сложными и часто противоречивыми соотношениями. Речь имеет свою
структуру, не совпадающую со структурой мышления: грамматика выражает структуру
речи, логика — структуру мышления; они не тожественны. Поскольку в речи
отлагаются и запечатлеваются формы мышления той эпохи, когда возникли
соответствующие формы речи, эти формы, закрепляясь в речи, неизбежно расходятся
с мышлением последующих эпох. Речь архаичнее, чем мысль. Уже в силу этого
нельзя непосредственно отожествлять мышление и его формы с речью, сохраняющей в
себе архаические формы. Речь вообще имеет свою «технику». Эта «техника» речи
связана с логикой мысли, но не тожественна с ней.
Наличие единства и отсутствие
тожества между мышлением и речью очень явственно выступает в процессе воспроизведения.
Воспроизведение отвлечённых мыслей отливается обычно в словесную форму, и эта
словесная форма, в которую первоначально отливается мысль, оказывает, как
показал ряд исследований, в том числе и проведённые нашими сотрудниками А. Г.
Комм и Э. М. Гуревич, значительное, иногда положительное, иногда — при
ошибочности первоначального воспроизведения — тормозящее влияние на запоминание
мысли. Вместе с тем оказывается, что запоминание мысли, смыслового содержания в
значительной мере независимо от словесной формы. Эксперимент показал, что
память на мысли прочнее, чем память на слова, и очень часто бывает так, что
мысль сохраняется, а словесная форма, в которую она была первоначально
облечена, выпадает и заменяется новой. Бывает и обратно — так, что словесная
формулировка сохранилась в памяти, а её смысловое содержание как бы
выветрилось; очевидно, речевая словесная форма сама по себе ещё не есть мысль,
хотя она и может помочь восстановить её. Эти факты убедительно подтверждают в
чисто психологическом плане то положение, что единство мышления и речи не может
быть истолковано как их тожество.
Утверждение о несводимости
мышления к речи относится не только к внешней, но и к внутренней речи.
Встречающееся в литературе отожествление мышления и внутренней речи несостоятельно.
Оно, очевидно, исходит из того, что к речи в её отличие от мышления относится
только звуковой, фонетический материал. Поэтому там, где, как это имеет место
во внутренней речи, звуковой компонент речи отпадает, в ней не усматривают
ничего, помимо мыслительного содержания. Это неправильно, потому что
специфичность речи вовсе не сводится лишь к наличию в ней звукового материала.
Она заключается прежде всего в её грамматической — синтаксической и
стилистической — структуре, в её специфической речевой технике. Такую структуру
и технику, притом своеобразную, отражающую структуру внешней, громкой речи и
вместе с тем отличную от неё, имеет и внутренняя речь. Поэтому и внутренняя
речь не сводится к мышлению, и мышление не сводится к ней.
Итак: 1) между речью и мышлением
существует не тожество и не разрыв, а единство; это единство диалектическое,
включающее различия, заостряющиеся в противоположности; 2) в единстве мышления
и речи ведущим является мышление, а не речь, как того хотят формалистические и
идеалистические теории, превращающие слово как знак в «производящую причину»
мышления; 3) речь и мышление возникают у человека в единстве на основе
общественно-трудовой практики.
Единство речи и мышления
конкретно осуществляется в различных формах для разных видов речи.