В начале XVII века в английском пуританстве начинается расслоение. Умеренные пуритане не признавали власть епископов, назначенных сверху, они кроме требования реорганизации церкви на кальвинистских началах и очищения ее от «языческих» обрядов, требовали замены власти епископов синодами пресвитеров-старейшин, которые избирались бы церковными общинами. Отсюда и их название — пресвитериане. Для них церковь оставалась полицейским учреждением, наделенным по отношению к верующим правом принуждения. Носителями этого принуждения и контроля над совестью членов общины должны были стать пресвитеры — самые почтенные, а, следовательно, наиболее именитые и богатые люди. Пресвитерианство в основной массе выражало интересы крупных купцов и части крупного дворянства связанного с деловыми кругами, наиболее сильны были в Лондоне.
Радикальное крыло пуританства, в начале немногочисленное, полностью отвергало принцип государственной церкви. Каждая религиозная община, по их мнению, должна быть совершенно свободной в выборе вероисповедания, естественно без католичества. Активизация радикальных кругов пуритан привело к образованию религиозных сект конгрегационалистов, баптистов, квакеров и т. п. Конгрегационалисты, впоследствии их назовут «индепендентами», т. е. независимыми, требовали, чтобы община верующих не знала подчинения ни папе, ни епископу, ни королю, ни пресвитерам и их синоду. Для них за пределами общины верующих уже не существовало никаких авторитетов в делах веры. Да и что могли означать для них земные авторитеты и церковные установления, ели они сами себя считали «святыми» (godly), «орудием неба» или, как впоследствии называл себя Кромвель, «стрелой в колчане бога».
Патриотические и религиозные мотивы воодушевляли многих, кто предоставлял средства, корабли и снаряжение для колонизации Нового света. Наиболее деятельные организаторы этого движения принадлежали к знатнейшим и богатейшим подданным короля; но сами колонисты были из средних и низших слоев города и деревни. Они участвовали в колонизации отчасти из эгоистических и экономических соображений, а отчасти — из идейно-религиозных. Для большинства поселенцев религиозный мотив играл весьма несущественную роль или даже совсем не имел никакого значения, но он вдохновлял вождей эмиграции в Новой Англии, подобных отцам–пилигримам в 1620 году, а позже Джона Уинтропа и его товарищей. Их религиозное рвение наложило пуританский отпечаток на северную группу колоний, что в последующем оказало сильное влияние на социальное развитие будущих Соединенных Штатов.
Те, кто пересекал Атлантику по религиозным мотивам, стремились, по словам Эндрю Марвелла, избежать «ярости прелатов». При Якове, Карле и Лоде в Англии допускалась только одна религия, и это была отнюдь не пуританская религия. Некоторые из религиозных эмигрантов в Новую Англию стремились установить в этой дикой стране «царствие божие» по женевскому образцу и принудить к этому всех, кто захочет стать гражданами теократической республики — чем в начале действительно и был Массачусетс. Другой тип пуританских изгнанников — подобно основателю колонии Род-Айленд Роджеру Вильямсу и различным группам переселенцев Нью-Гемпшира и Коннектикута — желал пользоваться религиозной свободой, но готов был распространить ее и на других. Вильямс был изгнан из Массачусетса за то, что отстаивал мнение, что светская власть не способна оказывать какое-либо влияние на совесть людей. Так в Новой Англии уже в 1635 году выявилось то противоречие между двумя пуританскими идеалами — принудительным и либеральным, которое позже раскололо ряды победителей «круглоголовых» старой Англии. Терпимое отношение к различным религиям господствовало в англиканской Виргинии и Мэрилэнде, основанных католиком лордом Балтимором.
В Новой Англии церковная конгрегация укрепляла связи и руководила политикой округа. Этим было в отчасти и обусловлен независимый характер английских поселений — многие колонисты покинули Англию с мятежным настроением, в поисках спасения от ее церковных порядков. А король Франции, наоборот, обычно не допускал гугенотов в Канаду. В Новой Англии установилась пуританская демократия фермеров и торговцев, которая происходила из привычки к самоуправлению существовавшей в старом английском обществе. В начале XVII века английское графство и деревня, находившиеся под властью сквайров и мировых судей, все еще сохраняли элементы общинного самоуправления. Эмигранты перенесли также суд присяжных и обычное английское право — закон свободы. Немалую роль сыграла доктрина о праве парламента как представителя народа соглашаться или не соглашаться на введение налогов. Эта доктрина была широко распространена в Англии Якова I и Карла I, особенно среди лидеров оппозиции, подобных Эдвину Сендису, который так много сделал для колонизации Виржинии, и среди пуританского дворянства и иоменов Восточной Англии, сыгравших главную роль в заселении Новой Англии. Для этих людей являлось непреложной необходимостью немедленное создание колониальных собраний.
Дух независимости стимулировался религией Библии, которую колонисты принесли с собой с родины. Даже в Массачусетсе, где священники и пуритане сначала получили тираническую власть над остальными, не существовало никаких правовых норм для их духовного и социального господства, помимо молчаливого согласия их граждан. Духовенство Новой Англии не могло, подобно англиканскому духовенству Лода, претендовать на авторитет, исходящий от короля. Еще менее могло оно, подобно католическим священникам, руководившим всей жизнью французской Канады, опираться на незапамятную древность своей духовной власти. Единственным основанием для власти церкви Новой Англии или Виржинии было общественное мнение. В дальнейшем это привело к тому, что религия американцев, говорящих на английском языке, стала конгрегациональной, а не церковной.
Та стадия экономического и социального развития, которая была достигнута Англией в 1640 году, была не причиной, а необходимым условием политических и религиозных движений, которые разразились неожиданной вспышкой. Бесчисленные секты, такие, как баптисты и конгрегационалисты, смогли так быстро приобрести государственное значение, а на некоторое время и господствующее положение, только в таком обществе, где было много личной и экономической независимости в среде класса иоменов и ремесленников, и только в такой стране, где почти в течение всего прошлого века индивидуальное изучении Библии составляло существенную часть религии и служило главным стимулом развития народных представлений и интеллекта. Если бы в господском доме, на ферме и в хижине бедняка были газеты, журналы и романы, которые конкурировали бы с Библией, то не произошло никакой пуританской революции.
Сама пуританская революция по своим основным устремлениям была удивительно похожа на «Странствия паломника» Джона Беньяна: «Я задремал, и мне показалось, что я видел человека, одетого в рубище, стоявшего на каком то определенном месте, отвернувшись от своего дома, с книгой в руке и огромной ношей на плечах. Я взглянул и увидел, что он открывает эту книгу и читает ее; и, когда он читал, он плакал и дрожал. Наконец, он не мог больше выдержать и разразился громким плачем, восклицая: «Что делать?».
Эта одинокая фигура с Библией в руках и бременем грехов на плечах символизирует не только самого Джона Беньяна. Она — символ пуританства английской пуританской эпохи. Когда Беньян был молодым человеком — в ближайшие годы после битвы при Нейзби — пуританство достигло своей наибольшей силы и мощи в войне, политике и литературе, в общественной и частной жизни. Но движущей силой машины, которая развила такую огромную энергию, пробивая себе путь сквозь препоны национального уклада жизни, основной движущей силой всей революции была именно эта одинокая фигура из первой строфы «Странствия паломника»: бедняк, ищущий спасения со слезами на глазах, не имеющий никакого «путеводителя», кроме Библии в руке. Множество таких людей, объединенных одной религиозной идеей и организованных в полки, являлись огромной силой, способной творить или разрушать. Это была та сила, с помощью которой Оливер Кромвель, Джордж Фокс и Джон Уэсли, сами обладающие такого же рода склонностями, творили свои чудеса.
Было бы ошибкой предполагать, что такая строгость в личной и семейной религии была свойственна лишь пуританам и «круглоголовым». Мемуары семейства Верни и многие другие письменные памятники того времени показывают нам, что семьи «кавалеров» (роялистов) были столь же религиозны, как пуритане, хотя и не надоедали библейскими изречениями по всякому случаю повседневной жизни.
Характеристика английского общества будет неполной без упоминания того, что в нем перед началом Гражданской войны широко распространилось образованность, как религиозная, так и классическая. Значительная часть населения, даже в отдаленных деревнях, умела читать и писать. Хотя большую часть того, что читали, конечно же, составляли книги религиозного содержания, сборники проповедей того или иного знаменитого проповедника, а также памфлеты на политические и религиозные темы. В дворянских же домах читались или лежали на полках библиотек наряду с проповедями и памфлетами поэтические сочинения и произведения классиков. Без сомнения, большая часть иоменов, сквайров и купцов читала очень мало, но некоторые из них охотно читали книги. Гражданская война была войной идей, а идеи распространялись или через печать, или в рукописях, а также проповедником и в беседах людей друг с другом.
Гражданские войны Карла и Кромвеля не были, подобно войнам Алой и Белой розы, борьбой за власть между двумя группами аристократических семейств, к которой большинство населения, а в особенности горожане, отнеслись с отвращением и безразличием. В 1642 году город и деревня взялись за оружие. Однако это была война не города против деревни, хотя до некоторой степени для Лондона и его окрестностей она была борьбой против деревенского Севера и Запада. Меньше всего она была войной между богачами и бедняками. Это была война религиозных и государственных идей. Несомненно, выбор людьми той или иной политической и религиозной партии до известной степени и в некоторых случаях определялся социальными и экономическими обстоятельствами, но сами люди делали это полусознательно. На стороне короля было больше лордов и дворян, на стороне парламента — больше иоменов и горожан. Кроме того, Лондон был на стороне парламента. Однако такое расслоение было и внутри каждого класса в городе и деревне.
Роялизм был сильнее всего там, где экономические и социальные перемены предшествующего столетия чувствовались меньше всего. Короля и церковь больше всего любили в сельских районах и торговых городах, наиболее удаленных от столицы и наименее связанных с заграничной торговлей. Парламентские и пуританские симпатии были сильнее всего там, где экономические перемены были наиболее глубокими, как, например, в Лондоне, где наибольшее влияние оказывали крупные елизаветинские торговые компании, в приморских портах и в промышленных городах или округах, таких, как, Тонтон, Бирмингем и округ суконного производства в Дейлз. Сквайры, у которых были самые тесные деловые связи с Лондоном или торговцами и промышленниками в разных местах, тяготели по своим политическим и религиозным взглядам больше всего к партии «круглоголовых». Лондонский округ был сразу же захвачен войсками парламента, и роялистское меньшинство в нем было фактически уничтожено. То же самое случилось в восточных графствах, объединенных в «Восточную ассоциацию» и находившихся в твердых руках Кромвеля, — в районе, откуда в предшествующие годы прибывало большинство эмигрантов в Новую Англию, где в это время вербовались первые «железнобокие» среди иоменов, читающих Библию.
Гражданская война не была социальной войной, а представляла собой борьбу, в которой партии разделились по политическим и религиозным убеждениям, причем линия расхождения приблизительно соответствовала, делением социального характера. В событиях последовавших за войной, в период индепендентской республики (1649 – 1660), классовое расслоение стало более заметным. Джентри в целом стали все более и более отходить от вождей «круглоголовых» их дела. Но демократические идеи равенства людей независимо от их положения и состояния оказывали свое влияние на политические события этого времени. Но эти идеи носили больше политический, нежели социальный характер. Пуритане из рядов «армии нового образца» отстаивали избирательные права в парламент для всего взрослого населения, но не социалистическое перераспределение собственности. Только небольшая секта «диггеров» под руководством Уинстэнли провозглашала, что английская земля принадлежит английскому народу, и была украдена сквайрами. Но их быстро подавили главари армии. Когда «диггеры» предостерегали «круглоголовых», что политическая революция будет беспочвенной и не удержится, если не будет основываться на социальной революции, они были правы, как это вскоре и показала реставрация монархии.
Даже идеи политической демократии поддерживались исключительно сторонниками крайнего, радикального течения этой победоносной армии. Среди народных масс не было никакого движения в этом направлении, и если бы прошли выборы на основе всеобщего голосования, то они окончились бы реставрацией роялистов.
В связи с вышеизложенным, хотелось бы привести мнение Джона Тревельяна: «Революция Кромвеля не была ни социальной, ни экономической по своим причинам или мотивам: она была результатом политического и религиозного мышления и устремления людей, у которых не было никакого желания перестраивать общество или перераспределять богатства».
При господстве английских пуритан искоренение порока было возложено не на церковные, а на обычные светские суды. В 1650 году был проведен закон о наказании смертью за нарушение супружеской верности, и это дикое наказание действительно применялось в двух или трех случаях. После того как даже пуритане присяжные отказались приносить приговоры, эта попытка провалилась. Но в тот период общественное мнение поддерживало закон о запрещении дуэлей, применявшийся более успешно, пока после реставрации не была восстановлена свобода для убийц-дуэлянтов. Использование солдат для обхода частных домов в Лондоне с целью проверки, не нарушается ли суббота, соблюдаются ли установленные парламентом посты (а при таких обходах солдаты обычно уносили найденную на кухне пищу), вызывало самое резкое негодование. Такое же негодование вызвал во многих местах запрет обрядного обычая, по которому накануне майского праздника рубили молодые деревья для украшения жилищ, а также запрет состязаний в воскресенье после полудня. Однако гонения на «субботние» развлечения в основном сохранились и после реставрации монархии. Несмотря на англиканскую и либеральную реакцию 1660 года, пуритане навсегда наложили свой мрачный отпечаток на «английское воскресенье».
Ужасная мания «охоты на ведьм», обычная для католических и протестантских стран в период религиозных войн, в Англии была распространена меньше, чем в других странах, но достигла своего высшего развития в первой половине XVII века. В истории Англии два наиболее мрачных периода приходятся на первую половину правления суеверного Якова I и на время правления Долгого парламента (1645 – 1647), когда в восточных графствах были казнены 200 «ведьм», главным образом в результате крестового похода Мэтью Гопкинса, искателя «ведьм». Правительство Карла I, а также республика «круглоголовых» и протекторат, прекратили эту нелепую жестокость.